Один из миллионов

Сайфуллин Фаткулла Абзалович

после армейской службы окончил Белебеевскую школу

механизации с отличием.

Работал в д.Атамкуль Ермекеевского района

комбайнером, бригадиром, управляющим отделения.

Заслуженный механизатор сельского хозяйства БАССР.

Награжден орденом, медалями и многочисленными

Почетными грамотами.

Его не стало в 2003 году…

Он был сильным телом и духом, начитанным,

грамотным, любил историю, литературу, технику. Обладал

феноменальной памятью!

У него руки были золотые!

Он – мой отец, и я этим горжусь!

***

Простая арифметика или доброволец?

В 1942 году меня и других одногодок, вызвали в военкомат для сверки документов. Я заявил, что родился 25 марта 1925 года. Мама сильно плакала, узнав, что я натворил. Она тихо сказала: «Твой день рождения 25 марта 1926 года». На что я заявил: «Не буду дома сидеть, когда мои друзья бьют фашистов». Меня призвали в ряды Красной Армии 2 января 1943 года. Фактически мне было тогда 16 лет и 9 месяцев. Демобилизовался в сентябре 1950 года. Служил в армии 7 лет и 9 месяцев…

Тоцкие лагеря

Перед отправкой мама силком дала мне мешок с сухарями. Мне было неудобно таскаться с ним. Лишь потом я убедился в правоте матери. Отец давал советы из своего военного опыта: «Слушайся командиров. В одну и ту же воронку снаряд дважды не падает – во время обстрела прячься в ней. Когда пойдешь в атаку, беги, согнувшись, зигзагами…»

Нас привезли в Тоцкие лагеря, что в Оренбургской области. Выдали гимнастерку, похожую на рубаху, шаровары, называемые галифе, длинную шинель, шапку-ушанку, брезентовый ремень, ботинки с портянками и обмотками. Много было новобранцев из Башкирии. Жили в громадной землянке, рассчитанной на 200 человек. Посередине нее стояла печка–буржуйка. Топили ее дневальные. Спали на двухъярусных нарах.

Военные занятия состояли из строевой подготовки, преодоления препятствий. С криками «ура» ходили в штыковую атаку. Из винтовок почти не стреляли.

Через месяц службы более рослых и крепких солдат перевели в полковую артиллерийскую школу. Так я стал орудийным номером 45-миллиметровой пушки, «сорокапятки». Она была на конной тяге, но от нас требовалось тянуть на лямках нашу «родимую» на стрельбище и обратно. Занятия проходили в любую погоду. Бегали, потели, лежали в снегу, сильно замерзали. Плохо обстояли дела с нижними конечностями, наши сырые портянки примерзали к ногам. Тем не менее регулярно ходили в караул и дежурили по батарее.

А еще было много вшей. Как они нас мучили! Снимешь гимнастерку, бросишь на пол, а она живет своей жизнью – шевелится. Боролись со вшами таким образом. Приезжала вошебойка - машина с большой бочкой (дезинфекционная камера). Солдаты снимали обмундирование, завязывали его в узел и складывали в эту бочку. Но вши все равно оставались и переползали к другим. Они были неотъемлемой частью нашей солдатской жизни…

Голод

Воинская служба шла на фоне недоедания. Постоянно хотелось есть. Я сильно похудел. Мамины сухари исчезли в первую же неделю службы. Их украли голодные солдаты, пока мы были на занятиях. Чем нас кормили? Утром капуста с морковкой без воды, в обед капуста с водой, а вечером опять капуста без воды. Где они брали столько капусты? Наелся ее на всю жизнь. Можно выдержать обстрел вражеских орудий, боль от полученных ран, нашествие вшей, но голод терпеть было невозможно.

В моем военном билете было написано, что я конюх, поэтому мне приказали возить с ближайшей станции продукты. Сразу предупредили: если что пропадет – расстрел или штрафбат. После одной из поездок заведующая продуктовым складом части, как оказалось, добрейшей души человек, подозвав к себе, сунула в мой карман кулек. Там был комбижир, который я стал смешивать с капустой. Думаю, она пожалела меня, ходячего скелета.

В нашу часть привезли жмых для лошадей. Под стеной склада, где хранился корм, солдаты сделали подкоп и стали его воровать. Для охраны склада поставили часового. Как-то голодный солдат стащил плиту этого жмыха. Часовой ему: «Стой, стрелять буду!» Солдат, не обращая внимания на окрик часового, пошел в сторону землянок. Выстрел! Пуля, пробив грудь «вора», прошла через сарай и воткнулась в стену столовой. Когда мы прибежали, убитый лежал на спине. Левая рука лежала на груди, а правой он сжимал плиту жмыха…

Дезертиры. Расстрел

Ближе к весне участилось самовольное оставление части солдатами. Их ловили и возвращали в часть для продолжения воинской службы. В основном уходили домой. На вопрос «Зачем оставил часть?» отвечали: «Кушать хотел. Хотел дома наесться и прийти обратно. Но не успел, поймали».

В один из мартовских дней 1943 года воинская часть была построена буквой П. Пригнали полуторку, открыли борта. Тут же подъехала другая машина. Из неё выволокли двух солдат, без головных уборов, без ремней, со связанными руками. На полуторку взобрался подполковник, председатель военного трибунала, и начал читать что-то с листка бумаги. Пронизывающий насквозь мартовский ветер доносил слова оратора: «…по законам военного времени… за дезертирство… расстрел. Приговор привести в исполнение немедленно». После услышанного строй застыл. По телу пробежал холод: «Как это – расстрел? Им же по восемнадцать лет! Их же родители ждут. Они еще до фронта не доехали, войны не видели». Хотелось кричать: «Стойте! Что вы делаете? Не делайте этого! Не убивайте!»

Двое офицеров, чистенькие, аккуратненькие, в портупеях, члены военного трибунала достали из кобуры пистолеты и приставили к затылку дезертиров, «предателей» Родины. Прозвучали два выстрела. Солдатики, как подкошенные, упали. К ним подошел врач, пощупал пульс и, наклонившись к одному из офицеров, что-то сказал. Тот, подойдя к одному из расстрелянных, выстрелил еще раз…

Я не выдержал и сказал отцу: «Расстреливать два раза уставы не велят» (вспомнил песню В.Высоцкого). Отец, подумав, сказал: «Они, наверно, об этом не знали. Дезертиров стало меньше. Но солдата надо кормить! Это был акт устрашения, чтобы неповадно было другим. Дезертировали они не с фронта, а за тысячу километров от него. Просто они сбежали домой. Голод их погнал домой, а не предательство».

Десантник

В Тоцких лагерях я прослужил до осени 1943 года. Из нас сформировали маршевые роты, погрузили в вагоны-теплушки. Первые три эшелона были отправлены в район Днепра. А наш, четвертый состав, свернул в Подмосковье, в г.Ногинск. Здесь формировали воздушно-десантную бригаду, и я стал десантником, а позже и гвардейцем.

Начались занятия по овладению парашютным делом. Нам выдали по два парашюта – один основной, второй запасной. Дернуть за кольцо запасного надо было, если не откроется основной. Учились укладывать парашют, управлять им с помощью строп при приземлении.

Прыгали с вышки, с воздушного шара. Его на тросах поднимали достаточно высоко в воздух и потом лебедками стягивали к земле. Когда прыгали с самолета, сначала выбрасывали упакованную пушку, затем летели вниз сами. Если десантник боялся прыгать, ему «помогали» сопровождающие офицеры пересилить свою слабость. Прыгать было не страшно до тех пор, пока не случилась трагедия. У одного десантника не раскрылись парашюты, и он у нас на глазах камнем полетел вниз. Потом сказали, что собранный вечером влажный парашют превратился в кусок льда. Был случай, когда у десантника раскрылись оба парашюта, и он при приземлении сломал ноги.

Учились стрелять из всех видов оружия, ориентироваться на местности, бросали гранаты, научились метать ножи и действовать в рукопашном бою, изучали топографические карты. И обязательно – строевая подготовка.

Ближе к весне солдатская молва донесла, что нас готовят к десантированию за линию фронта. Но где-то в мае 1944 года нас погрузили в эшелоны и отправили на фронт. Разгрузились на станции Паша Ленинградской области. Таким образом мы – десантники – в составе 99-й стрелковой дивизии вошли в состав Карельского фронта.

Форсирование реки Свирь

Передний край Карельского фронта упирался в реку Свирь. На нашем участке ширина реки достигала 350 метров, а глубина от 8 до 11 метров.

Расположились мы недалеко от берега. Для пушек подготовили огневые позиции и укрытия, натянули маскировочные сетки. Выкопали окопы, блиндажи. Вырубив лес, из бревен связали плоты для погрузки орудия. Скрытно их подтащили к реке. Получили деревянные лодки. Все было готово к форсированию водной преграды.

Артподготовка, сопровождаемая налетами на позиции врага бомбардировщиков и штурмовиков, началась 21 июня. В течение трех с половиной часов стоял мощный гул. Особенно сильное впечатление оставили наши реактивные снаряды «андрюши». Пуск производился с помощью электрических запалов. И там, где они падали, поднимались огромные всплески взрывов. Зрелище это было потрясающим.

Во время артподготовки меня отправили за резиновой лодкой в штаб полка. По пути встретился с земляком, с кем призывался в армию. Он был из соседней деревни. Пригласил посидеть в его окопе, поговорить. Но я, сказав о срочности задания, ушел. Получив лодку, возвращаюсь в свое расположение, и вижу: на месте окопа – большая воронка, еще дымится, и разбросанные человеческие тела. После войны я посетил дом родителей моего земляка и рассказал, как погиб их сын.

Сначала в реку вошли 16 добровольцев. Они толкали впереди себя плоты и лодки с чучелами. По ним притаившиеся огневые точки противника открыли огонь. Наши наблюдатели засекли их, и еще час длилась артподготовка.

Первой форсировать реку начала наша дивизия. Мы спустили на реку плот, погрузили «сорокапятку». Деревянная лодка, в которой я сидел, рассохлась, в нее стала поступать вода. Мне приказали каской вычерпывать воду.

Затем форсирование начали автомашины – амфибии, справа и слева саперы начали наводить понтонные мосты. Враг начал обстрел. Рядом стали взрываться вражеские снаряды, поднимая белые столбы воды…

Противоположный берег оказался крутым. Долго пытались втащить пушку на кручу – не получалось. К нам подошел какой-то майор и спросил: «Что, сынки, никак? Давайте подсоблю». Он помог нам и указал, в каком направлении двигаться дальше. Сам направился к другим расчетам.

Результат артподготовки потряс. Вот что я увидел на берегу: лохмотья проволочных заграждений, завалы, разбитые блиндажи, траншеи, разрушенные бронеколпаки, все горит, кругом маленькие и большие воронки от снарядов и бомб.

Эпизод боя

Противник заминировал все – дороги, обочины, кустарники, строения... Много наших солдат подорвалось на этих минах. В ходе наступления орудийные расчеты имели задачу наступать непосредственно в боевых порядках пехоты и своим огнем обеспечивать их продвижение. Мы перекатывали орудия, следуя в рядах наступающих солдат.

Впереди ДОТ (долговременная огневая точка). Из него без остановки строчит пулемет и не дает подняться пехоте. Приказ: «Выкатить орудие на прямую наводку и уничтожить дот!». Успели выстрелить пару раз, тут крик: «Танки!» Два легких танка шли с левого фланга.

Возле пушки рванул вражеский снаряд. Меня отбросило взрывной волной и засыпало землей. Оглушенный, я все же поднялся, стряхнул с себя грязь, посмотрел туда, где была «сорокапятка». Картина моему взору предстала такая. Пушка лежала на правом боку. Левого колеса не было – оторвало осколками. Наводчик и заряжающий были убиты. Командир орудия кричал, жестикулировал руками, но слов я не слышал. Осмотрелся. Жив. К счастью, и не ранило!

Неожиданно услышал требовательный окрик командира орудия, и ко мне вернулось сознание. Я заметил, как у него по лицу течет кровь. Он грязной рукой пытался вытереть глаза, отчего его вид стал устрашающим. Понял, что от меня требуют помочь поставить орудие на колеса. Так и сделали. Только вместо оторванного колеса приспособили пустые ящики для снарядов. Командир орудия занял место наводчика. Оптика была цела – стрелять можно.

Один танк уже горел, выбрасывая черный дым. Батарея (мы тоже) вела огонь по второму танку. Он давал задний ход. Попали, и он загорелся.

По доту мы выпустили с десяток снарядов. Попали точно в амбразуру. Когда оттуда повалил густой дым, пулемет замолчал. Пехота дружно поднялась и пошла вперед…

Братская могила

После форсирования реки Свирь пехота, не поддержанная танками и артиллерией, углубилась далеко в прибрежные леса, где попала в засаду. Многие полегли в этом бою. Потери были большие. Меня и еще пятерых солдат командировали в качестве почетного караула.

Похоронные команды собрали погибших в одно место. Выкопали огромную яму – братскую могилу. Хоронили так: укладывали рядами, головы, обращенные к краям ямы, накрывали плащ-палатками или гимнастерками. Мы давали троекратный салют. Затем первый слой закидывали землей и начинали укладывать второй. Так продолжалось до тех пор, пока не похоронили всех погибших.

Засада

При отступлении противник оставлял специальные группы снайперов – наблюдателей. Чаще всего снайперы располагались в замаскированных «гнездах» на верхушках деревьев. Их еще называли «кукушками». Вот мы по этим «гнездам» стреляли осколочными снарядами прямой наводкой.

Преследуя отступающего противника, наша батарея вышла на большую поляну. Неожиданно начался сильный артиллерийский обстрел. Мы попали под прицельный огонь противника. Я инстинктивно бросился на землю. Снаряды падали рядом, свистели осколки. Горячий осколок, величиной с кулак, порвав галифе, воткнулся рядом с ногой, другие порезали вещмешок на спине. Хотелось провалиться сквозь землю или встать и убежать с этого проклятого места. В голове была одна мысль: «Когда же это прекратится?».

Неожиданно наступило затишье. Оказывается, корректировщик огня противника сидел в подбитом танке. Разведчики, узнав об этом, незаметно подошли и схватили его. Долго не раздумывая, повесили гада на орудийном стволе танка.

Что творилось на поляне! Подбитые автомашины, орудия, раненные, умирающие люди и лошади. Убитые солдаты лежали в разных позах, раненые стонали и звали на помощь. Рядом, прислонившись к дереву, сидел командир нашей батареи. У него осколком наискось порезало живот. Капитан двумя руками загребал внутренности, лежащие на земле. Увидев меня, он сказал: «Сайфуллин, я скоро умру. Напиши письмо моей жене». Я начал его успокаивать, что придут санитары и увезут в медсанбат. На что он попросил меня быстрее достать бумагу и карандаш из планшета и начать писать письмо. Я выполнил последнюю просьбу командира. Подошедший санитар, посмотрев на раненного, покачал головой и тихонько шепнул: «Не довезем».

Хороший, грамотный был командир. Знал всех по фамилии. В бою берег солдат. Спокойный и рассудительный. Жалко было терять его и других погибших товарищей. Вместе армейскую службу тянули в Тоцких лагерях, в Ногинске. Из одного котелка ели. Мечтали о послевоенной жизни. Какая несправедливость, что умирать должны именно лучшие! У меня на глаза навернулись слезы. Отойдя в сторону, не вытерпел, присел и заплакал. И меня никто не успокаивал. Плакал я в первый и последний раз.

Госпиталь

Наша батарея двигалась вместе с пехотой по сильно пересеченной местности. Кругом болото, по колено в грязи, затем через скалы, переходили глубокие и быстрые речушки. «Сорокапятку» и боеприпасы тащим на себе. Остановились. Строим блиндажи, окапываемся, возводим огневые позиции для пушек. Усталость валит с ног. Война – это кровавая, тяжелая работа на пределе человеческих возможностей, на грани жизни и смерти!

Вырыл окоп, лег отдохнуть, проснулся – в воде. Подземные воды мигом заполняют все углубления в земле. Связав между собой ветки деревьев или кустарников, сооружали гамаки. Но спать в них опасно, особенно при минометном обстреле. В лесу мина взрывается при ударе о ветку или верхушку дерева. Это увеличивает ее поражающую способность, получается настоящий град из осколков. Солдаты часто погибали от минометных обстрелов. Один из осколков достал и меня. Ранило в ногу. До этого заболел малярией.

Медсанбат запомнился запахом гниющих ран и грустной песней одного раненного. Я запомнил один куплет:

Товарищ, товарищ, болят мои раны,

Болят мои раны тяжело.

Одна засыхает, другая нарывает,

А с третьей придется умереть…

Приступы малярии сопровождаются высокой температурой и мерзким ознобом. Я сильно опух. В медсанбат приехали особисты – искали тех, кто прятался от передовой. Увидев мое состояние, отправили в госпиталь. Малярию лечили очень горьким порошком хинина. В госпитале были созданы образцовые условия: снежно-белые простыни, отличное трехразовое питание, ели из тарелок! А ведь на фронте питались, где и как придется. Хороший уход, лечение, отдых, закалка сделали свое дело – молодой организм пошел на поправку. Рана не болела. Слабость прошла.

После госпиталя отправили в запасной полк. Как-то объявили общее построение. Появились командиры: «У кого образование 7 классов и выше и кто хочет учиться – выйти из строя!» Я очень хотел учиться, поэтому шагнул вперед…

Учеба. Победа

Нас, 50 человек, отобрали в школу радистов. Учили нас азбуке Морзе (морзянке), также изучали радиостанции. Прием на слух и работа на телеграфном ключе. Учеба шла с утра до ночи, на фронте не хватало радистов. После окончания школы сдали экзамены. Надо было передать и принять «китайский текст». Это набор букв и цифр. Из нашего набора только двое сдали на «отлично», я в том числе. Нас откомандировали в Москву в военное училище, где готовили офицеров связи. Счастье и только!

Великую Победу я встретил в училище. 9 мая всем курсантам выдали увольнительные в город. Город ликовал! Люди пели песни, плясали, плакали. В трамваях, в автобусах солдатам уступали место. Обнимали, победителями называли, подбрасывали вверх.

Нас перестали учить. Отдыхали, гуляли по Москве. А потом отправили в отпуск.

Осень 1945 года. Я, самый счастливый человек, иду домой. Остался последний отрезок дороги до родной деревни. Поднимаюсь на Тарказинскую гору. Услышав крик: «Стой! Стой!», оборачиваюсь. Подбегает женщина. Она, задыхаясь, спрашивает: «Когда мои сыновья вернутся с войны? Ты видел их?» Как мог, успокоил ее. Потом я узнал, что ни один из четырех сыновей Гильмуляк- апы не вернулся с войны…

После отпуска служил в г.Баку, потом в Хабаровске. Это уже другая история.

P.S. Мой отец, Сайфуллин

Фаткулла Абзалович, в Великой

Отечественной войне, к счастью,

остался жив. Видимо, для того,

чтобы родились я и мои три брата.

Он один из миллионов солдат

Красной Армии служил там,

куда его направляли,

добросовестно выполнял то,

что требовалось от него. У каждого

солдата свое место на войне.

Анвар САЙФУЛЛИН.

г.Белебей.